Радио "Свобода",
: «Политковская, которую мы потеряли» - вот тема нашей сегодняшней программы. Я представляю вам гостей нашей студии. Как будто бы двух дней не прошло. Мы собирались здесь в четверг. Санобар Шерматова, независимый журналист. Вадим Речкалов, «Московский комсомолец». Иван Сухов, газета «Времени новостей». И с нами была Анна Политковская. Я расскажу, как тот эфир готовился. Теперь все важно. Вообще, это был такой редкий случай, когда «Час прессы» готовится заранее. В принципе, это программа, которая идет с колес. Случилось что-то – мы эту тему обсуждаем в «Часе прессы». В этот раз я заранее знала, про что будет программа – именно в четверг должно было состояться 30-летие Рамзана Кадырова. Я позвонила Ане в субботу, то есть за пять дней, чего никогда у нас не бывает: «Аня, давай, приходи, без тебя Рамзана-то обсуждать невозможно. Потому что все, кто едет в Чечню - проникаются, всем начинает нравиться. А я думаю, что ты никогда не проникнешься, а нам нужны все-таки разные мнения в эфире». Я еще не знала, кто будет у меня в гостях, это был первый гость, которого я звала. Она говорит: «Конечно, я приду. Хотя ситуация у меня тяжелейшая». И теперь об этой ситуации Ани Политковской я могу рассказать, потому что тогда в эфире я этого делать не стала. Аня повезла свою маму с очень низким гемоглобином в больницу. И маму сразу начали готовить к операции, потому что оказался запущенный рак. Папа ехал в больницу к маме, вышел из метро, спросил, как пройти, и – умер. Обширный инфаркт. Эти события происходили в течение одной недели. После этого приехала сестра Ани из-за границы. Они начали меняться, ходить в больницу по очереди. И Аня мне сказала: «Ты знаешь, конечно, на такой эфир я приду, я договорюсь с сестрой. Я все время сейчас у мамы, целыми днями, каждую минуту, но на такой эфир приду. Только ты мне позвони накануне в среду все-таки». В среду я ей звоню, она говорит: «Нет, не получится, потому что у мамы вчера был инфаркт. Она не выдержала известия о папе, она не выдержала вот этой операции. Я дежурю каждую минуту». И все-таки в четверг утром я позвонила и говорю: «Аня, ну, все же как Кадырова без тебя обсуждать…». Она говорит: «Да, конечно, как же без меня…» И она участвовала в нашем эфире по телефону, из больницы, отходила, приходила. Причем я-то попросила ее, в общем, о коротком комментарии: «Хоть три минуты скажи». Но она ведь заводная женщина-то, и конечно, участвовала всю программу. И вот все, кто был в этом эфире, сегодня опять здесь. А Ани с нами нет. И мы сегодня будем ее теперь уже вспоминать, получается. И раз уж об этом эфире говорим, послушаем, что она тогда сказала.
Анна Политковская: (архив): Сейчас на моем рабочем столе две фотографии. Я веду расследование. Это пытки в кадыровских застенках сегодня и вчера. Это люди, которые были похищены кадыровцами по совершенно непонятной причине. Их не стало просто для того, чтобы организовать пиар. Я хочу сказать, что вот эти похищенные, чьи фотографии у меня на рабочем столе, это люди (один из них русских, другой – чеченец) были представлены так, будто бы это боевики, с которыми кадыровцы вели бой у селения Алерой. Это известная история, которая ходила по нашим телеэкранам, по радио и газетным страницам. Когда Кадыров на фоне поверженных боевиков раздавал интервью перед телекамерами государственных и прочих каналов, а на самом деле всех этих людей собрали, похитили за некоторое время и убили.
: И вот, поскольку Аня во время эфира отходила, не все слышала, я потом ей позвонила и говорю: «Тут такое событие произошло. Речкалов, который говорил, что «Политковскую не признаю» (было такое дело), сказал, что после всего, что ты сегодня наговорила, он тебя уважает, ты его друг». И она попросила прислать текст программы по электронной почте, я этот текст отправила, и сейчас, придя на работу, получила от нее письмо, от Ани. С согласия Речкалова читаю его целиком. Хотя я ему предлагала всего один абзац прочитать, но он сказал, что можно все письмо. «Лена, большое спасибо. Кстати, Речкалов не прав, говоря, что мы терпеть друг друга не можем. Может, это он о себе. Я к нему отношусь лишь как к коллеге: хорошо пишет – спасибо, плохо – не спасибо. Еще Речкалов не прав в том, что никто не написал о погибшем Бувади Дахиеве (кто слышал программу, знает, о чем шел разговор), который действительно был уникальной личностью. Я написала большую посмертную статью-эпитафию. Жаль, что Речкалов читает только сам себя. Кстати, Измайлов не таков, чтобы списывать у кого-то…(Я напомню, что тогда процитировала майора Измайлова, который в день 30-летия Рамзана Кадырова написал, что эта перестрелка знаменитая между чеченскими и ингушскими милиционерами произошла от того, что Рамзан Кадыров послал милицию выручать автомобиль своей сестры. А Речкалов в шутку сказал: «У меня списал, потому что я об этом раньше написал») Аня пишет: «…К тому же история, им рассказанная, достаточно хорошо известна, и не от Речкалова пошла, а от ближайших товарищей Дахеева после его гибели. Я сама об этом с ними разговаривала, но писать не могла. Уже папа умер, а маму готовили к операции. Поэтому Измайлов и написал». Вот это Анино последнее письмо. Вообще-то, я с ней раньше не переписывалась, но так получилось.
: Просто одно уточнение. Когда я говорил о том, что о Дахиеве никто не написал, я Аню-то как раз не имел в виду. Я имел в виду тех людей, которые ночевали у Бувади, ели у Бувади, пили у Бувади. Аня как раз не ночевала, не ела, не пила, и близким другом ее назвать никак нельзя, а она написала. А друзья его предали. Поэтому хорошо, что написала. Я действительно не читал эпитафию Анину, и если бы даже читал, я бы остался при своем мнении. От нее не требовалось этого, а она это сделала. И самое главное, что Елена сейчас сказала: «Ну ты же, Аня, никогда не проникнешься». И вот эта константа так называемая, постоянство – это очень важно. И когда что-то случается действительно важное, не просто склоки, наши журналистские, а что-то важное в жизни, что касается не только наших взаимоотношений или еще чего-то, то вдруг выясняется, что важно именно это вот – «ты же никогда не проникнешься». Вот это главное. Я влез так, извините…
: Это такой, разговор без сценария. Влезайте, сколько хотите. Коллеги, нам от этой темы не уйти. Аня была очень жесткой в том эфире. Она говорила вещи не юбилейные, не праздничные. Санобар, все-таки увязывать будем все это?
: Вы знаете, я считаю, что и у Рамзана Кадырова, так же как у любого из нас, здесь присутствующих, должны быть какие-то права. И в первую очередь это то, что пока не доказано, об этом не говорить. Разные версии сейчас высказываются, я посмотрела по ленте новостей, и Владимир Жириновский, например, напомнил, что Политковская писала и про коррупционные дела, и политические были проблемы, и затрагивала она, в общем, большой круг лиц, среди которых нужно искать. Мне кажется, следствие пойдет по этому пути, и мне кажется, что сегодня больше нужно говорить о том, что сделала сама Аня, что она успела сделать за последние годы. В годы чеченской войны мне приходилось с ней сталкиваться в Чечне, в Ингушетии, на Кавказе. Мы не были друзьями, мы были знакомы, и я, конечно, читала то, что писала Аня о Чечне. Не все, на мой взгляд, было адекватно иногда тому, что происходило там. Но, знаете, мне приходилось в Чечне встречаться с людьми – как с ее горячими поклонниками, так и людьми, которые просто ее позицию не воспринимали. Вы знаете, кавказцы – люди искренние. И те и другие всегда искренне высказывали одному журналисту про другого журналиста. Есть такой кодекс как бы, неписанный, – не обсуждать своих коллег. Но вот то, что они говорили, я запоминала. И я для себя за все эти годы чеченской войны уже поняла, что Анна Политковская – это был человек, который имел возможность высказать то, что не могли сделать сотни и сотни обычных людей, которые страдали от этой войны. Вот она была таким вот голосом, и этот голос был слышен, потому что это была она, и она работала в крупных изданиях, и эти издания читали, о них говорили. Она выступала и за границей, она выступала и на форумах в Москве. И голос был громкий, он был слышен. И эти люди, которые жили в Чечне, читали Политковскую в «Общей газете», потом в «Новой газете», они это воспринимали как некий такой акт справедливости. Потому что вот они страдают на этой войне, и об их боли, об их потерях, об их горечи, их жизни она рассказывала. Она приносила это в нашу более или менее спокойную московскую жизнь.
: Вадим Речкалов, вам были известны случаи, когда… я не хочу сказать, что сам Рамзан, но люди, обидевшиеся за него, которые его обожают, чтят … У нас много говорилось в эфире об этом бесконечном обожании, которое там существует. Я читала репортаж Ольги Аленовой с этого самого 30-летия, и она давала подряд монологи людей, которые вроде бы раньше относились к нему плохо, критически, скептически, как угодно, но сейчас это – царь, бог и герой, и «какой же он молодец, он строит». Не он сам, но кто-то, кто обиделся, - такое возможно? Я не говорю сейчас об Анне Политковской, вы поймите меня правильно, я просто хочу понять вообще.
: На самом деле, Лена, я бы на твоем месте не говорил, что ты не говоришь об Анне Политковской, потому что, а зачем тогда мы собрались?
: Есть какие-то вещи, которые нужно для себя понять. Возможно это в принципе или нет? Потому что вы можете сказать, что это в принципе невозможно, - и все.
: Да нет, мы-то говорим об Анне Политковской на самом деле… А можно я немножко не отвечу… то есть не сразу отвечу? Я хочу, чтобы слушатели представляли все-таки масштаб личности Анны. Потому что когда, например, немцы не взяли мою книжку переводить, они сказали: «Нам не нужно, потому что у тебя непонятно, кто есть кто, по большому счету. У нас есть Анна Степановна Политковская, у которой все понятно». Я-то сначала воспринял это как комплимент, что вот надо же, как я сложнее написал.
: Непонятно для немцев.
: Да, непонятно для немцев, а сейчас-то получается… Да ладно, литературные амбиции, они не для этой передачи. Я просто о том говорю, что она у них есть. Она для них, для многих единственный рупор и сложившийся такой образ. И тут непонятно, почему это случилось, почему она, а не кто-то другой. Потому что это зависит от выражения глаз, от манеры говорить, от манеры писать, от случайностей абсолютных попадания в какую-то ситуацию. На войне, допустим, ты оказался. Как один мой знакомый снял уникальные кадры просто потому, что он в то время сидел в том госпитале, а другие не сидели. Но это сложилось. Я не знаю людей, которые могли бы занимать место Политковской именно в силу вот этих случайных совпадений, как то ее природные данные, внешность, манера говорить, глаза эти, совершенно… их же сразу узнаешь, и они как у психоаналитика, они все время выслушают. И кто ее не любил, кто ее любил, все знали, что она есть. И все на нее ссылались, так или иначе. И ее смерть – это очень масштабное событие, это большой удар. Почему это удар для цеха, почему это удар для России – я потом скажу. Это удар, во-первых, по международному престижу. Она была единственным фактически рупором о правах человека в связи с чеченской войной на Западе, надо это признать. У нее книжки выходили. Там где-то говорили, сколько она зарабатывает… Но ей же не платили за то, что она такая-сякая, а ей платили за труд. И еще появится это, и сегодня уже наверняка появилось, и завтра появится в Интернете – какие-то гранты, какие-то деньги, что, да, спонсоры у нее были – а значит, и до гибели недалеко. Вот эта гнусь вся появляется. Лена, я тебя уверяю!
: Да?
: Это уже появлялось. Просто ссылочку брось – и все. Сейчас же никому не надо с совестью идти на конфликт, ссылочку брось, ссылочка-то на совесть не повлияет, правильно? Но это говорит о ее востребованности. А потом, если бы она, как некоторые, просто бы оседлала эту тему и вещала бы налево-направо, даже в день гибели коллеги позволяя рассказывать в эфире анекдоты (как ее ближайшая идейная подруга, как вроде бы считается) - это одно. Она прошла всю эту дорогу, всю эту Чечню. Покойный Бувади Дахиев мне как-то сказал: «Я бы с тобой в жизни на эту тему не говорил, если бы я не знал, что ты там и там был». И с ней многие говорили, которые ее даже не принимали, только по этому качеству, что она-то была везде. И побольше многих, и побольше меня точно раз в 10. Почему я, когда ее не читаю, всегда говорю: «Аня, я вас не читаю»? Мне важно это сказать, потому что она – личность, она – масштаб. И когда я говорю, что я ее не читаю, я, понимаете, встаю в какую-то оппозицию профессиональную. Но я не могу с ней не считаться, понимаете. А вот теперь мы идем к связыванию с Кадыровым или не с Кадыровым. А я не связываю это с Кадыровым, потому что единственный человек, кому это не нужно, возможно, это Рамзан Кадыров.
: Давайте не будем все-таки связывать с Кадыровым. Давайте все-таки ответьте на мой вопрос. Это возможно в Чечне – отомстить человеку за то, что он плохо отзывается о Рамзане Кадырове?
: Я считаю, что нет. Потому-то, во-первых, Аня женщина. А во-вторых, любой человек, если он не совсем дурак, он понимает, что первая тень падет именно на Рамзана Ахмадовича.
: Это понятно.
: Я не помню случаев в Чечне, когда бы мстили российским журналистам. Писали много, писали разное, и сама Аня Политковская писала все эти годы.
|