У Натальи Васильевой не было доступа к материалам дела Лебедева-Ходорковского

— Это дело поступило 17 февраля 2009 года. На тот момент кроме меня в суде было еще три судьи-криминалиста, но стаж их работы был от одного года до двух лет. Молодому судье сразу дать такое дело было бы неправильно, поэтому я принял его к своему производству.

— Приговор я писал один. Представьте, какой объем материала был в моем распоряжении, какой объем доказательств я должен был оценить. И не просто оценить — надо было их еще изложить. К 15 декабря приговор просто-напросто не был готов.

— Никто передо мной никаких задач по срокам оглашения приговора, конечно, не ставил. Хочу заметить, что первое уголовное дело в отношении Ходорковского и Лебедева слушалось в составе трех профессиональных судей, это же я слушал единолично. Можно представить, насколько это сложно, когда ты слушаешь дело такого объема, такой общественной значимости один. Я слушал его четыре дня в неделю с перерывом в один день на общение защитников с подсудимыми в течение двух лет. Поэтому я сам для себя поставил задачу постараться закончить оглашение до Нового года. Ведь тяжело было не только мне. И коллеги мои по суду работали в таком же режиме. И семье, честно скажу, было непросто. Когда дело близилось к своему логическому завершению, пошли непонятные обращения, звонки домой, угрозы на сайт Мосгорсуда. Правда, мне о них ничего не говорили. Но продлевать вот это "удовольствие" еще на какое-то время было выше моих сил.

— Когда я ушел в совещательную комнату 2 ноября, обязанности председателя суда исполнял мой заместитель Игорь Кананович, который подписывал все документы, распределял дела, занимался кадровыми вопросам, присутствовал от Хамовнического райсуда на совещаниях председателей судов Москвы и т. д. Совещательная комната — это фактически мой рабочий кабинет, вход туда возможен только через зал судебного заседания. Так вот, в момент написания приговора я закрывал не только свою комнату, но и сам зал.

— Знаете, у нас граждане такие настойчивые, они идут прямо к председателю в кабинет, не замечая ни секретарей, никого. Так что тайна совещательной комнаты соблюдалась мной очень четко.

— Нет, никто мне не звонил, ни приезжал и не указывал, какой приговор нужно выносить. Ни с кем я не советовался. Поймите, приговор — не сочинение. И писал я его сам, вопреки тому, что теперь говорят. В течение всего процесса помимо протоколов судебного заседания мною велись подробные записи. Я знал, кто и что в какой день сказал, какие документы были оглашены вплоть до номеров и дат, какой документ что подтверждал. Мелким почерком я исписал десять тетрадей объемом 96 листов каждая. И конечно, я опирался в том числе и на эти записи, когда писал приговор. То есть у меня материал был под руками. Никто, кроме меня, не знал всех материалов дела и не мог написать этот приговор. Я огласил его, подписал и несу за него ответственность. Его законность еще предстоит оценить суду кассационной инстанции.

— Наказание было назначено с учетом всех обстоятельств, установленных в ходе судебного следствия. Я назначил то наказание, которое, по моему мнению, соответствовало содеянному подсудимыми.

— Сложным было само дело, оно очень объемное — 188 следственных томов. Органы предварительного следствия вменяли подсудимым хищение нефти в период с 1998 по 2003 год, а легализацию с 1998 по 2004 год. В суде исследовался просто огромный пласт фактического материала. Мне самому в связи с этим делом пришлось весьма досконально изучить литературу, относящуюся к нефтяной отрасти. У меня в кабинете до сих пор лежит книга "Холдинги в нефтегазовом бизнесе. Стратегия и управление".

— В процессе рассмотрения я не читал никаких отзывов — ни в интернете, ни в печати. Старался себя ограничивать, зная, что я очень восприимчив. Главное, что пресса имела возможность присутствовать на всем протяжении процесса в зале судебного заседания и наблюдать за ходом рассмотрения дела.

— Абсолютно никакого. Она пришла в самый разгар процесса и отвечала за взаимодействие с СМИ, не являясь участником процесса. Причем она не была ни на одном заседании. Доступа к материалам дела у нее также не было.

— Еще раз повторю: ни на одном заседании по этому делу Васильева не была. В чем она могла разочароваться? Возможность стать судьей она со мной никогда не обсуждала, а, напротив, неоднократно высказывала пожелания уволиться из-за маленькой зарплаты.

Чем было вызвано ее выступление, я объяснить не могу. Она обвинила меня в совершении тяжкого преступления — в вынесении заведомо неправосудного приговора. Поэтому иначе как клевету я ee заявления рассматривать не могу.